Игорь Афанасьев - <a href="/cdn-cgi/l/email-protection" class="__cf_email__" data-cfemail="29796168677d66646965667f6c076a6664">[email&#160;protected]</a> (ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ)

— Ух, жарко! — неожиданно откинула пуховик Лена и села на кровати, подобрав под себя коленки и обхватив их руками.

Филипп ощутил себя ленивой болотной щукой, которая лишь успела клацнуть зубами вслед промелькнувшей золотой рыбке.

Её руки, ноги, её кожа, покрытая лёгким пушком, всё её тело удалилось от него на дистанцию, равную расстоянию между Землёй и Луной. Все планы рушились.

— А ты целовался с девчонками? — прямолинейно поинтересовалась «золотая рыбка», и новые надежды всколыхнули душу Филиппа.

— А ты как думаешь? — веско переспросил он и совершил этим решающую ошибку.

Лена ответила, что уверена в этом. Но тут же стала говорить о том, что она думает о любви и о книжках, в которых пишут про любовь, и о друзьях и подружках, которые сочиняют свои любовные истории, на самом деле выдавая желаемое за случившееся. Фил вынужден был поддерживать тему и вставлять свои умные соображения в её размышления, чтобы не ударить лицом в грязь и не казаться маленьким несмышлёнышем.

Тема была вечной.

В первых проблесках рассвета её белая рубашка становилась всё ярче и отчётливей на фоне тёмной стены, и Фил вновь увидел нежные округлые плечи, тонкие руки с длинными красивыми пальцами, волнующие изгибы рубашки на груди и две чёрные маслины глаз, в которых всё ещё сверкали фейерверки дьявольских огней.

И совершенно некстати в комнату проник любопытный нос и вытаращенные от удивления глаза двоюродной сестры Лены. Она проснулась и, обнаружив пропажу родственницы, с которой была помещена на ночь в одну спальню, оправилась на поиски и безошибочно вышла в нужную точку.

Она покрутила пальцем у виска и многозначительно шепнула Лене:

— Ты сдурела? Там уже все проснулись!

Лена вскочила с кровати, подбежала к окну и тоже удивилась:

— Слушай, а уже и впрямь — утро!

Под строгим и укоризненным взглядом родственницы, она скользнула мимо Филиппа, легонько щёлкнув его по носу:

— Спокойной ночи, Пушкин!

Привидение исчезло. Вместе с занудой-сестрой, вместе с умностями и глупостями, вместе с тайными надеждами Фила. Он лежал, широко открыв глаза и уставившись в потолок. Организм отказывался верить в произошедшее, и Фил подумал о том, что окаменел навеки. Он хотел спросить об этом у одного из ангелов в углу потолка, но тот подло захихикал и выпустил свою стрелу прямо в глаз Филиппа. Бог мой, что ему снилось.

Весь следующий день свадьба гудела с новой силой, но Филиппа это действо уже абсолютно не беспокоило. Он пытался выдернуть Лену из круга малолетних племянников и племянниц и вернуться в мир волнующих тем. Но день располагал к другим радостям — Лена верховодила среди стайки молодёжи и танцевала до упаду, а к вечеру её уволокли домой смертельно уставшие от праздника родители. Она успела записать Филиппу свой телефон, а он, глядя на цифры, раздобыл карандаш и быстро набросал несколько строк на том же листе:

Они переехали в дом невесты.

Филипп долго не мог понять, для чего нужно было покидать большую комнату на Большой Житомирской и перебираться в мышеловку на другом конце города. Три деревянных ступени в подворотне двухэтажного дома вели в помещение, представлявшее из себя подобие двухкомнатной квартиры. В первой клетке, площадью двенадцать квадратных метров, сразу за входной дверью, располагалась газовая плита, ведро с водой, которое нужно было регулярно наполнять из колонки во дворе, стол, холодильник и кровать, на которой спала бабушка Аня.

Это была мать новой папиной жены и старшая из сестёр-основательниц рода. Она была глуховата и громко разговаривала, ей было уже далеко за семьдесят, но она не покладая рук целый день сновала по хозяйству, а вечером усаживалась за преступное подпольное производство — пошив домашних тапочек на дому. Папа быстро разобрался в технологии и стал незаменимым помощником Куточки — так любовно называла её вся семья. Подпольная фабрика лихо обшивала добрую половину городской знати: приятно было в роскошной обстановке ведомственных квартир надеть на отёкшие от бесконечных партсобраний ноги яркие бархатные домашние тапочки, с праздничными помпонами на подъёме.

В следующей камере, размером всего десять метров, помещались все остальные. Папа и его жена спали у окна, Филиппу на ночь ставили раскладушку и укладывали у входа, над люком погреба, хранившем в себе бесконечное число банок с компотами, картошку и другие овощи. В комнату были втиснуты буфет, комод, стол и телевизор на тумбочке, а когда родилась младшая сестра — ещё и детская кроватка.

Процесс появления сестры не заставил себя ждать, но остался для Филиппа тайной на всю оставшуюся жизнь, ибо он не мог себе представить, что на расстоянии в полуметре от его головы могли происходить действия, предшествующие появлению детей на свет. Единственное, что могло помочь молодожёнам в их личной жизни, это трамвайная линия, до которой от окна квартиры было ровно два метра. Трамваи курсировали с раннего утра и до поздней ночи, с воем и грохотом проносились они по рельсам, производя на обветшалые дома эффект небольшого землетрясения.

Но люди привыкают ко всему.

И улица Боженко, или, как её по-старому называла бабушка, Бульонская, засыпала под трамвайные трели и просыпалась под трамвайные звонки.

Бабушка Аня была центром притяжения всей семьи. С четырнадцати лет она тянула на себе младших братьев и сестёр, помогая отцу в его заготовках и доставках леса и успевая, при этом, обхаживать коров и коз. В революционные погромы она бесстрашно бросалась на пьяных черносотенцев с топором в руках, и те обминали её дом, находя себе жертвы среди более трусливых. Поздно выйдя замуж, она родила сына и дочь, которым умудрилась дать образование практически в одиночку — муж тяжело болел и был ещё одним ребёнком на её руках. Войну она пережила в Казахстане, таская мешки на мельнице и подкармливая голодающую семью. Муж не дожил до окончания войны, зато сын вернулся с фронта боевым майором-артиллеристом и поступил в институт. Сама бабушка ни одного дня не училась в школе, но по вечерам напяливала очки и, громко повторяя слова вслух, прочитывала «Известия» и «Труд» от корки до корки. Сама же ставила корявую подпись под ведомостью о вручении ей двадцати восьми рублей пенсии по старости, ибо большего от государства рабочих и крестьян не могла и ожидать.

Бабушка сразу стала родным и любимым человеком для Филиппа.

Она была мудра, упряма и непреклонно справедлива.

Никакого сюсюканья с Филом она не выносила, но и не давала его в обиду, когда на папу нападали приступы педагогической лихорадки.

Поводов для скандалов Фил создавал бесконечное множество, но этому была причина: с появлением младшей сестры, он ощущал, что его присутствие мешает новой ячейке общества, и что удивительнее всего — больше всех раздражался на его подростковые выходки папа. Папина жена старалась сглаживать конфликты, часто выступала на стороне Фила, но остановить скандал способна была только бабушка Аня.

Она разводила «отцов и детей» по углам, умудряясь, при этом, всячески подчеркнуть роль папы как главы семьи, но в то же время не давая Филиппа в обиду.

Подобную роль она выполняла не только в собственной семье, а и во всей округе. К ней ходили соседи со всех близлежащих улиц за советом и справедливым решением, и что удивительно — это были соседи всех национальностей: украинцы, евреи, русские и даже участковый милиционер.

Милиционер не знал, как поступить с беспутной молодой соседкой со второго этажа, которая пьянствовала и водила мужиков в дом на глазах у всего двора, что вызвало справедливое возмущение соседей. Соседка была молодой женщиной с потасканным лицом и крепкими ногами, имела обыкновение выходить в туалет, расположенный в углу двора, накинув на голое тело лишь лёгкий халатик. Она плевать хотела на моральный облик строительницы коммунизма и, ловя на себе весьма заинтересованные взгляды Фила, самодовольно ухмылялась и не спешила запахнуть раскрывшиеся полы одеяния. Филипп же просто не мог оторваться от ауры доступного секса, окружавшей соседку с ног до головы, и в его голове возникали безумные планы и лихие фантазии.